От Господа стопы человека исправляются… Часть II.

Продолжение.
Начало https://radonezh.ru/2023/08/28/ot-gospoda-stopy-cheloveka-ispravlyayutsya-chast-i

Н. Б.: Получается, отец Платон, по-человечески было бы дерзким – переложить заботу о Церкви земной, Церкви воинствующей – на Промысл Божий (я имею в виду позицию митрополита Сергия (Страгородского): пойти в открытую конфронтацию с советской властью? Я вспоминаю лекции протоиерея Владислава (Цыпина): он рассказывал о группе духовенства и мирян, которая пришла в те годы к митрополиту Сергию и уговаривала его пойти на прямое исповедничества, осуждая его позицию принятия «Декларации», навязанной властью. И слова одного протоиерея: «Владыка, не мы и не вы спасаете Церковь, а Церковь всех нас спасает…» И предлагал ему открыто выступить против власти. Но ведь для некоторых позиция митрополита Сергия (Страгородского) является в какой-то степени камнем преткновения.

А. П.: Да, даже находящаяся на Западе Зарубежная Церковь называла эту позицию «сергианством», некоей «идеей сергианства». Я бы не стал называть эту позицию ересью, трудно нам судить. Каждый человек, конечно, должен поступать в соответствии с христианской совестью, но у Первоиерарха, помимо собственной, личной ответственности есть все-таки еще ответственность за существование Церкви как организации – и эта ответственность все-таки не снимается. Поэтому, конечно, он вынужден был в этом отношении допускать какой-то компромисс, чтобы эта организация сохранилась. Так что мы не можем судить нашим, человеческим, судом: тут каждый будет уже отвечать перед Богом в меру той ответственности, которую он имел. Вообще, конечно, ответственность – это великое дело.

Ведь за то, что происходит в мире, ответственен не только какой-то конкретный человек, а за это ответственен вообще буквально каждый человек. Мы живем все в одном универсуме мировом, в глобальном универсуме, и за все, что в этом универсуме происходит, за это ответственен любой человек. Потому что любой человек своим умом, своим созерцанием, своей верой, своей молитвой, своими благими делами должен вносить достойный вклад в этот общий универсум: добра, справедливости, правды. А тот человек, который идет на компромисс с грехом, он вносит греховный диссонанс в этот общий универсум. Поэтому каждый человек ответственен за все то зло, которое совершается в мире – буквально каждый человек.

Н. Б.: Это очень серьезная ответственность, но нас об этом как-то не всегда предупреждают – особенно духовные пастыри. А ведь это действительно так, если вдуматься. С другой стороны, существует Господь, Который все знает, всем руководит и предопределяет, скажем так, в какой-то степени путь спасения каждого человека. Вот как здесь всемогущество Божие влияет на каждого из нас?

А. П.: Ну, то, что я сказал, эту идею высказывал еще Федор Михайлович Достоевский, Николай Онуфриевич Лосский – они говорили о всеобщей ответственности каждого человека.

Это действительно так и есть, потому что когда мы читаем такую формулу – «нет человека без греха» («Ты токмо без греха» - мы обращаемся к Спасителю), поэтому, конечно, это действительно так: каждый человек действительно виновен…

Н. Б.: А как Господь здесь участвует?

А.П.: Но, с другой стороны, как говорит Поль Рикер, каждый человек осуществляет свое бытие в мире  в парадигме онтологической действительности и этического действия. То есть, с точки зрения онтологической действительности                (не только онтологической, но даже вот той сформировавшейся культурно-исторической действительности, в которой живет каждый человек) – тут, собственно говоря, от нас ничего не зависит. А вот то, что касается этического действия, это предполагает свободный выбор: то есть, как человек способен реализовать свою свободу. Способен ли он противостоять каким-либо соблазнам, способен ли он проявить благородство или героизм в этом противостоянии злу, которое он может совершить посредством свободной воли по своему свободному выбору.

Нравственность – это ведь тоже одна из символических форм (я забыл об этом сказать, когда перечислял пять форм символической деятельности – еще называют право, как шестую форму – помимо религии, науки, искусства, политики – называлось еще право и мораль, нравственность). Вот, нравственность – это ведь тоже одна из форм символической деятельности человека. Причем, любая из этих форм способна выводить человека из имманентной замкнутости и направлять его в царство высших трансцендентных ценностей. Это, в первую очередь, относится и к языку, и к мифу, конечно, и к морали, и к искусству, и к науке, и к политике, и к праву. Но самыми влиятельными в этом плане формами являются мораль и религиозность. Это те два условия, которые способны человека ориентировать в направлении его трансцендентности. Вот, нравственность – это то, что предполагает преодоление человеком самого себя, выход за пределы его некоей замкнутости, его имманентности.

Вот, Господь в Евангелии говорит, что «если вы будете уметь прощать, благотворить, благословлять других и т.д., то вы будете сынами Всевышнего». То есть, вот это вот – как раз путь к трансценденции, если говорить философским языком – в действительности, на самом деле.

Н. Б.: То есть, отчасти – уподобление Богу, да?

А. П.: Да, человек призван к нравственному уподоблению Богу, потому что Господь сказал: «Будьте совершенны, как совершен есть Отец ваш Небесный». Речь идет о совершенстве не в каком-то плане физическом – физического всемогущества или какого-то магического всемогущества над миром – а речь идет о нравственном совершенстве, как это ни парадоксальном. Только самом обыкновенном… То есть, быть справедливым, честным, милостивым.

И вот, когда речь идет о высших ценностях, то к ним относятся как раз высшие ценности интеллектуальные, мировоззренческие ценности и творческие ценности. Конечно, это высшие ценности.

Но более высокими ценностями являются ценности нравственные и религиозные: когда человек реализует в своей жизни интеллектуальные ценности – он мудрец, он гений. Если человек реализует в своей жизни творческие ценности – он художник. Если человек реализует нравственные ценности – он герой. Это очень важно, что он – герой.

Н. Б.: Но нравственный закон, казалось бы, является благоприобретенным с рождения. Эммануил Кант свидетельствовал: «нравственный закон – во мне, как и небо надо мной». Является ли это утверждение противоречащим тому понятию, что можно приобрести нравственные черты уже в процессе, скажем, эволюционирования своего собственного «я»: в процессе жизни, в процессе познания, в процессе творчества, самопознания?

А. П.: Конечно, тут нужно констатировать, что каждый человек обладает свободой, что свобода предполагает ответственность. Если человек правильно реализует свою свободу, то в этом плане он является героем. То есть, если человек реализует нравственные ценности в своей жизни, он – герой. Если он реализует религиозные ценности, он – святой. То есть, получаются четыре ценностных типа: гений, художник, герой и святой.

Ну, вот в духовно-религиозном плане, конечно, наивысшую значимость, конечно, имеют эти две ценности: нравственность и религиозность. То есть, те ценности, которые открывают перспективу вечной жизни. Потому что интеллектуальные ценности, творческие ценности – их реализация предполагает некое самоутверждение человека здесь, на земле. Человек самоутверждается: он может занимать высокий пост, он может быть большой знаменитостью. Но это некие формы своего рода его самоутверждения здесь, на земле. Хотя, конечно, они имеют свою безусловную и какую-то трансцендентальную значимость, эти ценности – но все это при условии, если человек в этом отношении обладает достаточной нравственной и религиозной сформированностью – тогда, конечно, они в наибольшей степени оправданы, эти ценности, интеллектуальные и творческие. Но если человек не гений и не художник, а обыкновенный смертный – но если он реализует свои нравственные ценности (то есть, достигает в своей жизни реализации нравственных ценностей, их адекватного воплощения, в соответствии с Божественной заповедью), то он, конечно, герой. А если он достигает осуществления религиозных ценностей (уже в религиозном плане]), то он, безусловно, святой.

Н. Б.: Мне кажется, отец Платон, тут одно не противоречит другому. С другой стороны, тут существует некий эволюционизм: святой – это тот человек, который вобрал в себя все предыдущие ступени. Ведь о святом можно сказать, что он и герой (он героически преодолел свои страсти), что он и художник (он познал «науку из наук», высшее художество духовной жизни), он и творчески просвещен – он достиг высших познаний…

А. П.: Да, совершенно верно. Эти ценности, которые ориентируют личность на самоутверждение, на самом деле, действительно, заключают в себе все другие ценности, абсолютно с вами согласен! Да, это действительно так. Но такие примеры мы видим в жизни. Вот, например, у Гильдебранта – это богослов Западной Церкви, римо-католической церкви XX века - человек может иногда стремиться к воплощению своего личностного самоутверждения здесь, в этой жизни. Но оно может служить другим целям.

Он приводит пример человека – например, спортсмена. Этот спортсмен спасает утопающего, он думает о том, чтобы проявить свое мастерство, чтобы в максимально трудных условиях справиться с ситуацией, чтобы продемонстрировать блеск своей спортивной формы, - и вот, он спасает этого утопающего. Но то, что он так в себе думает и от того, что он так считает – ценность того, что он спасает человеческую жизнь, - она же не уменьшается! Он имеет объективную значимость, этот поступок сам по себе.

А другой пример он приводит, когда проповедник пытается блеснуть своим красноречием. Он это делает тоже для целей собственного самоутверждения: чтобы о нем говорили, что он такой замечательный проповедник, такой вития, такой человек, который способен на кого-то произвести большое впечатление… Но ведь это действительно так. А с другой стороны, если в результате его проповеди у кого-то произойдет какой-то мировоззренческий сдвиг, если кому-то в сердце западет искра Божественной веры – ведь его собственная установка является абсолютно индифферентной по отношению к тому объективному благу, которое совершается в результате этой проповеди.

Так что мы должны понять, что каждое явление имеет свою какую-то незаменимую глубину и свою какую-то, даже неисчерпаемую, перспективу. Вместе с этим, мы должны видеть и понимать ответственность каждого человека, которая связана с его личной свободой. То есть, то, что сказал Поль Рикер – что человек осуществляет свое бытие в парадигме онтологической реальности и этического действия – это, конечно, замечательная мысль Поля Рикера, который был человеком религиозным. Он был известным философом XX века, даже застал начало нашего XXI века. Он в своих философских трудах никак не демонстрировал, не афишировал свои религиозные воззрения и, в то же время, он их не скрывал. Он был и в Москве… И вот, вышла книга «Поль Рикер в Москве», которая посвящена этому историческому событию его приезда в нашу страну.

Это все было уже в условиях новой идеологической парадигмы, когда он имел возможность приехать в нашу страну. Так же, как и Жак Деррида был в Москве, и многие другие…

Н. Б.: Современные богословы бывали здесь… Отец Платон, я все-таки вернусь к этому нашему вопросу о единстве. Конец века: Церковь и монархия в России – это как бы одно. Церковь возглавляется Государем, Государь опирается на Церковь в своем правлении. Самодержавная монархия – единственная, кажется, для России такая форма правления, которая позволяет и Церкви развиваться и жить в полной свободе. Когда началась революция в России, Церковь разделилась: «зарубежники», «катакомбники», «исповедники» и прочие разделения… Зарубежные иерархи открыто призывали к восстановлению монархии в России (почему они и являлись врагами для советской власти, советского народа, как тогда провозглашалось). Наша Церковь заняла тогда – в лице митрополита Сергия (Страгородского) и последующих иерархов – как бы прогосударственную позицию, просоветскую… Да и деваться было некуда, обстоятельства не позволяли, казалось бы, выбирать. А потом произошло объединение Матери-Церкви с зарубежной частью верующих в 2007 году. И вот теперь многим кажется: чего бы проще, если бы Церковь сегодня призвала к восстановлению монархии в России? Чтобы обеспечить полнокровную жизнь себе, жизнь государства вернуть «старые», так сказать, проверенные рельсы. Почему, на ваш взгляд, этого не происходит?

Многие сейчас говорят, что «Церковь – вне политики», что она не занимается политикой. Но ведь такой важный вопрос – это больше, чем просто политика? Это жизнь людей, это – душа каждого человека. Да и церковная жизнь от этого бы только выиграла. Или это ничего не решит?

А. П.: Конечно, сложно об этих вещах рассуждать, говорить. Мы часто слышим такой лозунг, что «Церковь должна быть вне политики». Но это ведь вопрос-то получается спорный: а почему она должна быть вне политики? А что – политика – это какое-то зло? Говорят, что политика должна быть основана на нравственных принципах. И вот, в свое время Владимир Сергеевич Соловьев говорил, что «беда нашего времени состоит в том, что в наше время политика утратила те нравственные ориентиры, которым она должна была следовать». Я сейчас не очень точно передаю эту мысль Владимира Сергеевича Соловьева, но это действительно так. Потому что бывает честная политика, правильная политика. Ну, например, политика Российской Империи. Ведь сколько Российская Империя помогала другим странам, другим государствам. Еще Московская Русь помогала христианскому Востоку, оказывала поддержку и помощь Восточным Патриархатам. Тут можно сказать и то, что Русь в своей истории была своего рода щитом, который ограждал Запад от нашествия Степи – Дикой Степи (это первые пять веков истории). А последующие пять веков истории Россия оберегала богатства Урала, Сибири, Дальнего Востока от хищной и алчной Европы и ее культурно-экономического продолжения – Америки. Но она несла миссию, она несла свет тем народам, которые вошли в состав Российской государственности – она несла свет просвещения. И многие народы стали христианскими народами, которые проживают на территории России. То есть, это была миссия, которая была не закончена, она прервалась революцией. Если бы не было революции, другая была бы конституциональная ситуация и в Казахстане, и в средне-азиатском регионе, и на Дальнем Востоке. И другая конституциональная ситуация была бы в Монголии, и в Китае, и в Корее.

Так вот, слово-то «политика» (греческий глагол «politeo») - означает «жизнь в своем государстве». И в этом же – жить в своем государстве – никакого греха нет, если человек живет в своем государстве. Он должен следовать тем принципам, которые узаконены в этом государстве, конечно же, он должен ориентироваться на указания праведной христианской совести. Он должен любить свое Отечество, должен любить его историю, его культуру. Но при этом не должно быть ненависти к другим народам и к другим государствам, которые тоже имеют свою культуру и свою историю.

Поэтому, как тут сказать, что Церковь должна быть вне политики? Тут политика в этом отношении сразу как бы клеймится – как-будто это некое зло.

И тут надо задать вопрос: а что такое политика – это добро или зло? Если зло, то, конечно, Церковь должна быть в стороне от зла. А если не зло, если политика, в объективном таком и достойном этическом содержании представляется – почему же Церковь должна быть вне ее?

Н. Б.: Есть еще емкое определение: политика – это отстаивание своих интересов…

А. П.: Думаю, это неправильно. Политика должна быть основана на объективных нравственных принципах и объективных нравственных началах. И политика в этом отношении должна быть честной и справедливой. И, я бы сказал (если применить концепт Фромма), она должна быть «продуктивно-ориентированной».

Как у Фромма есть «рыночная ориентация» - когда человек все делает для себя, а на других смотрит как на средство для достижения цели (это рыночная ориентация личности). А есть «продуктивная ориентация» личности, когда личность рассматривает человека с точки зрения интересов этой личности.

То есть, если человек православный, он должен заботиться о любом человеке, думать о его благе. Не только о благе материальном или тех благах, которые связаны с временной жизнью, но и о духовном его благе. То есть, нести свет просвещения этой душе, которая, может быть, не знает Бога. Так что в этом отношении политика должна следовать вот этим принципам. То есть, она должна быть направлена на то, чтобы вносить достойный вклад в общий универсум человеческого существования и человеческого благополучия.

Так что, вот этот тезис, что Церковь должна быть вне политики – это тезис, получается, спорный.

Церковь – она противостоит энтропийным процессам на самом высоком уровне. Государственная политика тоже противостоит энтропийным процессам. Вот, если мы вспомним старые университеты в Европе, то было три факультета в этих университетах: юридический, медицинский и богословский. И вот, университет готовил специалиста, противостоящего энтропийным процессам на разных уровнях: врачи противостоят энтропийным процессам на биологическом уровне (хотя они не способны преодолеть смерть, но продлить человеческую жизнь они могут, или предотвратить преждевременную смерть). Это – противостояние энтропийным процессам на биологическом уровне. Юрист противостоит энтропийным процессам на социальном уровне. Потому что социальный порядок в обществе обеспечивает качество общественной структуры и тем самым гарантирует личность от тех нежелательных девиаций, которые могут быть в человеческой жизни. А вот уже государство – противостоит энтропийным процессам на самом высоком – на геополитическом – уровне. Поэтому государство должно иметь армию, свои границы, свои какие-то силовые структуры, которые позволяют его сохранить.

Поэтому позиция графа Толстого является неверной, когда он считал, что Церковь как бы сотрудничает с государством. Это просто вот такое его философское непонимание тех вещей, которые являются, в общем-то, очевидными. А Церковь противостоит энтропийным процессам на самом высоком – на нравственном уровне, духовном, мировоззренческом и религиозном. Она тоже противостоит энтропийным процессам.

И это противостояние осуществляется и самой позицией Церкви: конфессиональной, этической, религиозной и нравственной. Но и это противостояние – осуществляется на личном религиозном уровне, когда человек своей молитвой, созерцанием, творчеством, своим деланием тоже противостоит этим процессам энтропии, процессам распада. Так что на всех уровнях – начиная с уровня отдельной человеческой личности и кончая, собственно говоря, всем мировым универсумом.

Н. Б.: Ну, вот я и говорю об этом: лучшей формой государства для существования Церкви, для того, чтобы она успешно противостояла тотальной энтропии – и было бы Самодержавие?

У Церкви нет инструментов – нет военных, нет каких-то сил, которые могут организовать такой процесс. Но открыто обратиться к «подданым» своим, к верующим – ведь она может? И каждый человек по сути получил бы осмысленное приближение, скажем так, Царства Божия на земле еще в этой земной жизни?

А. П.: Да, это действительно так. Я помню, у нас в Академии выступал, еще будучи митрополитом Смоленским, Святейший Патриарх Кирилл, и он в своем выступлении говорил, отвечая на вопросы, что действительно монархия является такой формой государственного правления, которая ближе всего стоит к теократии. Когда общество должно ждать встречи с Богом, подчиняться Богу. Но это действительно так, и из этого следует еще вывод: монархия возможна тогда, когда в обществе будет представлен достойный уровень религиозного сознания, то есть, достойный уровень религиозности. И религиозного благочестия. Не только религиозного сознания, но и религиозного благочестия!

Но поскольку люди, большинство людей, живущих в нашем современном мире (не только за границей, но у нас в России) живут жизнью рассеянной, небрежной, пребывают в каком-то забвении, а, самое главное, в нравственно-безответственном состоянии находятся, которые не придают никакого значения своим поступкам – эти люди очень далеки от Бога. И поэтому пока мы имеем такой уровень религиозного сознания и религиозного благочестия – очень низкий – то в этом плане, мне кажется, монархия невозможна.

Н. Б.: Мы говорили о монархии в России: но ведь мы можем ее так и не дождаться, потому что процесс деградации личности каждого в отдельности и общества в целом – продолжается, а монархия, даже будучи просто поставлена «сильной рукой» - постановлением, каким-то указом – она может, наоборот, сразу же затормозить эти процессы.

А. П.: Как говорил в свое время Изер Франк, автор книги «Человек в поисках смысла», «мы живем в век исчезающих традиций». Но мы живем не только в век исчезающих традиций, а мы живем в век потери авторитетов. Потому что авторитетов теперь нет. Раньше в традиционной культуре, в патриархальной культуре, был авторитет отца в семье, авторитет родителей в семье, авторитет учителя в школе, авторитет пастыря в церкви, авторитет царя в государстве. А теперь вообще все авторитеты ниспровергнуты: для учеников учитель – это не авторитет, родители – тоже не авторитет. А в государстве для подданных глава государства – тоже не авторитет.

Иногда мы встречаемся с такими явлениями, когда в СМИ появляется какая-то такая информация, которая подрывает имидж, авторитет, репутацию того или иного государственного деятеля. Просто какая-то вот такая страсть – все ниспровергать. Это, конечно, неправильная позиция. Действительно, должен быть авторитет, должна быть, действительно, вертикаль выстроенная. А эта вертикаль возможна тогда, когда у человека есть понятие священного. Поэтому Иван Александрович Ильин говорил, что «священное – это главное в жизни, и без него жизнь становится унижением и пошлостью». Конечно, все изменится, если в нашей жизни будет присутствовать священное.

И мне еще нравятся слова Ивана Александровича Ильина: «Что есть наша человеческая жизнь – без Бога, без Церкви, без благодати? Она все равно, что очаг без огня, источник без воды, светильник без света». Замечательные слова, сказанные очень просто, но это действительно так!

И поэтому можно сказать, что только тогда, когда в нашей жизни присутствует Высшее, Аболютное Божественное Начало – только тогда наша жизнь приобретает и смысл, и ценность, и полноту. И, самое главное, свое высшее и безусловное оправдание перед Богом.

Н. Б.: Отец Платон, но ведь не революция причиной того, что все эти ценности у нас обесценились. И то, что этот моральный дух разложения царствует в России. И не только в России – это во всем мире так. Потеря авторитетов – но не только авторитетов – потеря незыблемых, казалось бы, фундаментов – это общая проблема для всего мира.

Давайте посмотрим на католическую церковь: казалось бы, это самый традиционный авторитет и святыня на Западе. А сколько уже у нее потерянных форпостов, как далеко отступают в канонах, в традиции католические пастыри – по сравнению еще с 1950-1960 годами прошлого века?

Сегодня Католическая церковь венчает однополые пары, признает женское священство, - да мало ли что! Сплошная содомия процветает – и это у католиков, у которых все всегда было вроде бы незыблемо. Почему это происходит? Ведь не эволюция тому причиной.

А. П. Я тут не берусь судить, недавно говорил со специалистом в области экономического права. Он как-то наоборот с большим уважением отозвался о римско-католической церкви. У нас, например, в Церкви существует такая практика, когда брак расторгается. Вот, люди вступили в брак и желают потом его расторгнуть. И они обращаются в церковь (если они венчались в церкви), и им в церкви делают как бы некое «развенчание» брака. Такого явления, конечно, нет – «развенчания брака» - но в церкви даются документы с формулировкой, что «брак потерял свою каноническую силу». И вот, люди в этом случае получают как бы некую свободу для того, чтобы вступить в новый брак…

Н. Б.: Хотя, по-человечески, это представить на самом деле трудно: ведь благодать-то была дана брачующимся, куда она вдруг «исчезнет»?

А. П.: Ну, дело в том, что сейчас в обществе пошла новая мода. Раньше-то родители определяли судьбу своих детей: за кого выдать дочь замуж или на ком жениться сыну. Родители определяли. Так было у нас, пожалуй, до XIX века, в России. А с XIX века уже пошла такая форма (ну, может, конечно, в разных сословиях это было по-разному – может, в крестьянском сословии и до XX века так было, что дети по указанию родителей вступали в брак) – вступать в «брак по любви». Но ведь любовь тут понятие очень относительное, потому что часто это все бывает очень недолговечным, ненадежным, каким-то эфемерным. Родители-то смотрели на брак, который был бы как-то рационально обоснован для своих детей, в некоем смысле – как на брак по расчету – в плане социальном, экономическом, в плане психологическом (подойдут или не подойдут друг другу). Даже был еще институт свах раньше, в старинное время. Ну, а сейчас, действительно, браки очень ненадежные.

С другой стороны, это находит психологическое объяснение: вот, человек делает первые выборы – выборы профессии, выборы супруга или супруги – где-то в двадцать лет примерно. А уже через десять лет – в тридцать лет, скажем – он может свои выборы пересмотреть. Иногда может сменить профессию, а иногда дело доходит и до смены выбора супруги или супруга. Потому что эти выборы в двадцать лет у человека были незрелыми.

Это серьезная проблема – и социологическая, и социальная. А самое главное – это и каноническая проблема, очень серьезная проблема!

Но вот этот мой собеседник, специалист в области церковного права, сказал, что в католической церкви такой практики нет. Там венчание этих беззаконных союзов сегодня – это вообще какой-то парадокс! Даже смешно об этом говорить! Люди, которые совершают мерзость пред Богом, они еще «нуждаются» в Божественном благословении! Это вообще такой парадокс, который и представить себе невозможно! И кто только такую идею придумал!

Ведь что такое венчание? Венчание – это венчание мужа и жены для того, чтобы они получили Божие благословение на рождение детей и продолжение потомства. Вот цель брака! Это одна цель брака: создание семьи и рождение потомства. А другой никакой цели быть не может у брака.

И брак является единственным Таинством, о котом сказано, что «тайна сия велика». Так сказано в Священном Писании. Апостол Павел сравнивает Таинство брака с Тайной Христа и Церкви. То есть, брак имеет такую духовную глубину, такое глубокое измерение, что человек даже не понимает до конца, какую ответственность он берет на себя, когда он дает эти брачные обеты. А вот так легкомысленно относиться к браку просто преступно…

Но в наш век – об этом писал еще Николай Карпман – «семейный человек очень нетерпелив, очень скоропоспешен и очень нетерпелив». Ну, если у супруга или у супруги какие-то есть недостатки, неужели их нельзя претерпеть ради сохранения союза? А вот видите, люди уже не могут терпеть! Они ищут чего-то идеального! Но ведь в мире ничего идеального нет, все очень реально. Поэтому надо мириться с той реальностью, которая существует. Можно сказать даже, что это та онтологическая реальность, которая нам дана и которая от нас не зависит. И здесь мы должны только следовать призывам Церкви – для того, чтобы следовать Евангельским заветам: проявлять смирение, великодушие, терпение, благородство, какую-то определенную нравственную доблесть для того, чтобы переносить немощи друг друга и чтобы не самоутверждаться, не себе угождать, а чтобы думать о пользе своих ближних, с которыми мы встречаемся по воле Божией – здесь, в условиях нашей действительности.

Н. Б.: Я опять мысленно возвращаюсь в советское время, вот такой парадокс! И опять вспоминаю ваши слова о «мифе»… Вот, Церковь была вроде бы гонима безбожным государством – социалистическим государством, атеистическим. И все было направлено на то, чтобы мы «увидели последнего священника по телевизору» (как обещал Никита Сергеевич Хрущов). А вместе с тем, если взять такой глубинный как бы слой, каждый человек – даже представитель власти – мне кажется, я не открою Америки тут – он благоговел перед Церковью. Такой человек тайно приезжал в какой-то приход, совершал крещение своих детей, чтобы никто об этом не узнал. И мысленно он понимал – скажем так, величие Церкви, значимость ее Таинств и обрядов… Что это было – старая закалка, генетически ему переданная еще из дореволюционного времени? Или же сама Церковь на тот момент внушала к себе такое почтение и благоговение? Потому что она тоже была другой – отец Платон, ведь она была другой! Даже Академия наша была другой! В чем тут дело, почему сегодня как-то все изменилось?

Дело и в «торопливости», о которой вы сказали, тоже! Богослужение ускорилось, все совершается как-то подчас поспешно, внешне, дежурно, деланно… Раньше не было этого…

А. П.: Я, конечно, не берусь дать какую-то такую критическую оценку, но, с другой стороны, я вижу большой энтузиазм и большой героизм служителей Церкви. Потому что, понимаете, на фоне общей картины – картины в глобальном масштабе мира – все-таки у нас в Отечестве за последние 20-30 лет сколько открылось новых приходов, новых храмов, сколько новых храмов построено, сколько старых храмов отреставрировано! Сколько создано новых таких шедевров!..

Вот, например, праздновалось 2000-летие Рождества Христова. Ну, чем мир ознаменовал этот юбилей? Да ничем! А у нас был к этому времени построен Храм Христа Спасителя, величайшая святыня города Москвы и России.

Так что наши пастыри, наши преосвященные архиереи – они осуществляют большой подвиг. Не только сбережения этого старого прошлого, когда реставрируются старые храмы, а того, что открываются новые монастыри, новые приходы, новые духовные учебные заведения. Это, конечно, большой подвиг нашего духовенства. Но я бы сказал, что это не только заслуга нашего духовенства, но это и заслуга нашего народа. И наших благодетелей, которые оказывают финансовую помощь в этом великом возрождении церковном.

Все-таки это важно, что они осуществляют свою деятельность. Вот, строится новый храм. А строительство нового храма – это оправдание для всего города. Может быть, кто-то роптал, когда мэр Лужков требовал какой-то процент от зарплат представителей какого-то предприятия выплачивать для строительства храма, но ведь это – несло оправдание для душ этих людей. Теперь, может быть, эти поколения людей уже ушли из жизни – может быть, они и роптали на то, что какой-то процент перечисляется из их зарплаты. Но это же послужило к их вечному спасению, к оправданию. Чем может оправдаться человек?

Человек не знает – он трудится, работает на предприятии: обрабатывает лет, добывает какой-то строительный материал, выплавляет металл… Но он же не знает, что все это может потребоваться для строительства храма – то, что его оправдает пред Богом.

Поэтому такое духовное и церковное возрождение – оно несет оправдание всему народу, всему народу, всему народу нашего Отечества. Это с одной стороны.

А с другой стороны, конечно, главная проблема теперь – это наполнение наших храмов. Потому что оскудевает вера в народе. Я считаю, что вот этот вопрос – почему у человека оскудевает вера – конечно, вопрос очень серьезный. Он требует такого совместного обсуждения и психологов, и социологов, и философов. И в первую очередь, конечно, и религиозных пастырей.

Вот протоиерей отец Иоанн Кронштадтский в начале XX века говорил – это же было сто лет назад, когда религиозность в сто раз выше была, чем теперь у нас в России – «почему в наше время очень много людей неверующих?» Такой он задавал риторический вопрос. И сам отвечал: «В наше время много неверующих оттого, что люди не молятся Богу».

Молиться Богу – это несомненный труд, это, конечно, некое принуждение себя. Человек должен себя принуждать, ведь сказано в Евангелии, что «Царство Божие силой берется». По-гречески: «принуждается». И вот, при входе в один монастырь на Афоне я видел такую надпись: «Монашество – есть принуждение жизни». Ну, не только монашество: вообще, религиозная жизнь, духовная жизнь – это некое принуждение жизни, самопринуждение. Потому что, действительно: человек должен употреблять труд. Так же, как в любой области – чтобы достичь успеха, нужно употреблять труд. Так и здесь, в этой области духовной.

Здесь особенно трудно, да: трудно этот труд осуществлять, то есть, актуализировать эту задачу, которая поставлена Богом перед каждым человеком. Человек, действительно, должен себя принуждать – он должен молиться! Вот, если человек молится – у него вера утверждается, укрепляется. А если человек перестает молиться: сначала он перестает ходить в храм, начинает молиться дома, у него вера оскудевает и может вообще совсем исчезнуть.

Вот, когда у нас после революции было закрыто почти большинство храмов, люди не имели возможности ходить в церковь и молиться, некоторые продолжали молиться дома. И свою веру сохранили. А некоторые решили: раз нет возможности молиться в церкви, значит, не нужно молиться уже и дома! И они веру потеряли. И выросло три поколения людей, которые были уже совершенно нерелигиозными.

Н. Б.: Отец Платон, вы затронули, пожалуй, важнейшую тему и важнейшего вопроса коснулись – вопроса о молитве. Сегодня кто только ни говорит о молитве, какие только книги ни выпускаются в помощь молящимся. Даже размышляют о том, как нужно молиться – так или иначе, по-церковнославянски, по-русски… Можно ли оставлять молитву или Господь все равно все управит, потому что «наша молитва к Нему не доходна», говоря простым языком. А в самой молитве тоже различают градации: молитва общественная, частная, домашняя, молитва на богослужении.

И вот, многие сегодня ставят вопрос ребром: а для чего? Для чего нужно человеку молиться и постоянно испытывать вот это вот «общение с Богом». А если Бог не отвечает человеку? А если ты неправильно молишься? Может быть, ты совершаешь какие-то ошибки во время молитвы? Можно ли что-то ответить на это?

А. П.: Конечно, человек может задавать разные вопросы, но подчас он задает вопросы в силу своей какой-то религиозной некомпетентности. Опыт Церкви – это тысячелетний опыт, а Церковь берет свою традицию, еще начиная с Ветхого Завета, начиная с Библейских пророческих времен. Ведь еще пророки несли благую весть о Боге, была пророческая весть. Затем осуществилось воплощение Сына Божия.

И Сам Господь, будучи Богом, молился – по своему человечеству и являл нам в этом пример. И Он же – на вопрос апостолов, как молиться – Он прочитал Молитву Господню «Отче наш». Конечно, тут великая глубина: там есть прошения, которые ориентируют нас к прославлению Бога, а есть прошения – «не введи нас во искушение». Слово греческое «искушение» происходит тут от греческого слова «огонь». И речь тут идет, конечно, о том, чтобы Господь избавил нас от вечного огня гееннского.

И сказано: «остави нам долги наша» - конечно, мы молимся о том, чтобы Господь простил нам наши грехи, но это еще одно из того, чтобы в плане сотериологическом – Господь простил нас на Страшном Суде. Потому что там будет приговор, который будет решать участь каждого человека.

Н. Б.: То есть, «не введи нас во искушение» - касается нашей будущей загробной участи?

А. П.: Да, это может касаться и нашей земной ситуации, но и, конечно, будущей участи. То есть, «и остави нам долги наша» - чтобы Господь нас простил на Страшном Суде, «и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого» - чтобы Господь избавил нас от мучительства диавола. Потому что есть не только геенна огненная, а есть еще и мучительство диавола. Господь в Евангелии говорит, причем несколько раз в Евангелии мы встречаем эти слова: «там для грешников (в будущей вечной жизни) будет огнь неугасаемый и червь неумирающий». Причем, Господь несколько раз говорит о том, что там «будет плач и скрежет зубов». Многие читают эти строки, не обращая внимания на эти слова. А эти слова требуют очень внимательного и серьезного отношения. Потому что если бы эти слова произносил просто какой-то проповедник, то это, конечно, не имело бы никакого авторитета, никакой для нас значимости. А ведь эти слова произносит Тот, Кто ради нас и нашего ради спасения вошел на Крест, был отвержен, пережил унижения и невыносимые страдания, умер за наши грехи и воскрес. Это слова нашего Господа – они должны иметь для нас значение как слова, которым присущ абсолютный авторитет. Нельзя эти слова пропускать мимо нашего внимания. И нужно очень ответственно относиться нам к нашему поведению, и к нашей вере, и к нашей молитве.

Те люди, которые при жизни молятся о том, чтобы Господь услышал их, они будут оправданы. А молиться нужно постоянно. Вот, есть прошение на Литургии: «христианской кончины живота нашего – безболезненной, непостыдной, мирной», очень важное прошение! И оно на Литургии дважды бывает, это прошение. И на вечерней службе тоже… Вообще, слово «Литургия» - это понятие суточной службы (вечерня, утреня и Литургия, то есть таинство евхаристическое). Об этом мы молимся несколько раз.

Вот, те люди, которые так молятся и смиренно об этом просят Господа, они действительно удостаиваются такой мирной и блаженной кончины. Это очень важно.

Некоторые люди могут быть настроены против молитвы. Иногда им враг нашептывает такую мысль, что «человек – существо великое, свободное, не может быть ни в каком подчинении». А на самом деле – «раб Господень» - это, может быть, самое высокое звание на земле. И римский первосвященник усвоил себе такой титул – «раб рабов Божиих», и святой Игнатий Богоносец писал о том, что он «решил быть рабом Божиим»: «Я пожелал быть рабом Божиим и ничего не желать». Потому что человеческие желания эфемерны! Когда человек думает о свободе, о богатстве, о чести, о славе – это все вещи эфемерные! А вот быть рабом Божиим – это самое актуальное и самое важное. Человек – раб Божий. И он услышит от Бога приговор: «О, верный раб, ты был в малом верен, над многим тя поставлю!» Так что это понятие открывает перспективу будущей вечной жизни, будущей вечной славы. Поэтому молитва – это самая необходимая деятельность человека в его земной жизни. Потому что это единственное, что человека выводит из царства нашей имманентности, нашей повседневности, нашей обреченности, нашей смертности – возводит нас к нашему будущему великому предназначению!