Домой

Посвящается моему отцу,
Николаю Федоровичу Чурсину,
да упокоит Господь его душу

Утро только начиналось, когда пенсионер Николай Петрович вышел из подъезда своего дома в маленьком уральском городке. В воздухе еще ощущалась ночная прохлада, но недолгий отдых дневного светила так и не дал земле оправиться от палящего зноя начинающегося, жаркого в этом году, лета.

На дорожке у дома он наткнулся на зеленые осколки пивных бутылок. Острые края, хищно поблескивая, смотрели вверх, словно нагло и властно очерчивая вокруг себя захваченную зараженную зону, на которую запрещено ступать здравомыслящим людям и осторожным животным. Вздохнув, ранний прохожий присел на корочки и осторожно, стараясь не порезаться, принялся обеззараживать территорию, взяв большой кусок стекла и складывая в него более мелкие осколки. Урна рядом со скамейкой оказалась переполнена, и пришлось идти к большим мусорным контейнерам на другом конце двора. Проделав эту операцию дважды, потому как за раз сверкающий мусор просто физически не помещался в ладони, ответственный гражданин, с чувством выполненного долга, продолжил свой путь.

Он снова направлялся по Никольской дороге на городское кладбище, где были похоронены его мама и бабушка. С утра у него слегка побаливало сердце, но на душе было светло и ясно после вчерашнего причастия в храме.

Мимо, шурша шинами по грунтовке, промчался громыхающий на рытвинах грузовик. Николай Петрович задержал дыхание и некоторое время продолжал идти, не дыша, пропуская постепенно отдуваемый в сторону шлейф пыли. Полностью, конечно, не пропустил. Пришлось подышать некоторое время этим облаком, стараясь не вдыхать глубоко и ожидая, пока пыль уляжется. "Благослови его Господь, пусть все у него будет хорошо!" - мысленно проводил путник водителя удаляющегося автомобиля короткой молитвой. Он давно уже старался молиться за всех, кто причиняет ему какие-то маленькие огорчения и неудобства - намеренно или, как сейчас, ненарочно.

Впрочем, молился он и за тех, кто наносил серьезные обиды. За них тем более. Это помогало не пустить в душу зло, не позволить мелкому раздражению или росткам так называемого "праведного" гнева разрастись до разъедающей изнутри черной ненависти. Ведь невозможно ненавидеть того, за кого ты молишься... Боль от этого не уходила, но зачастую уже переставала быть такой острой и пронзительной. А главное, быстро восстанавливался нарушенный было душевный мир, не рвалась тонкая ниточка связи с Творцом, которую он каким-то неописуемым чувством ощущал в молитве. Да и боль тоже становилась, как будто, меньше... Рана, помазанная елеем, переставала кровоточить и постепенно затягивалась на душе очередным слегка ноющим шрамом.

Так было с Дмитрием - мужчиной, к которому ушла его жена. Как вино много красочней и богаче наполняет праздничный фужер, чем простая вода, так и пьянящий неординарный характер этого яркого человека более располагал к себе впечатлительную Ольгу, чем его постная во многих смыслах натура. И после полутора десятков лет супружества его спутница решила наполнить свою жизнь новым содержанием... Она просто пришла и сказала ему об этом. Сказала, что он ей больше не нужен, что любит другого и что у них все серьезно. Она говорила это спокойным, чуть сладковатым тоном, с легкой холодной полуулыбкой, и все время смотрела ему в глаза. Чувствовалось, что ей приятно произносить эти слова, приятна сама возможность вот так вот объявлять в лицо мужу о своей измене. Николаю казалось, что она наслаждается его болью... Впрочем, изменой жена свою страсть не считала. Она хранила супружескую верность 15 лет, но вдруг обнаружила, что постепенно угасающее в ее сердце чувство наконец потухло совсем. Да и было ли оно, это чувство - спрашивала себя Ольга, оглядываясь назад. А раз чувства нет, то нет и обязательств. "Разве нужно хранить верность тому, кого ты не любишь?" - и Ольга находила в ответе на собственный вопрос оправдание и обоснование своим поступкам.

Она настояла на разводе, и, освободившись от брака не только нравственно, но и де юре, вскоре уехала вместе со своим возлюбленным в Москву. Тот, кстати, не спешил официально оформить их отношения. Впрочем, может быть, они сыграли свадьбу уже в столице - это Николаю Петровичу было неведомо. Никаких ниточек для связи бывшая жена ему не оставила. Как они там живут? Вместе ли еще? Живы ли вообще... Молился как за живых, рассуждая, что Господь в любом случае правильно поймет его молитвы.

Поминать в молитвах Дмитрия сначала было сложно, приходилось себя понуждать и пересиливать. Но очень скоро, Божьей помощью, имя его стало читаться почти также просто и естественно, как и любое другое из его мысленного списка - на бумагу Николай Петрович свой помянник так и не перенес. Сначала все никак не мог собраться, а потом решил, что так даже лучше - он произносит каждое имя не по тетрадке, скороговоркой, а по памяти, пропуская каждое из них через свою душу. Он все прислушивался к себе - нет ли в его молитве за разлучника какой-то фальши, фарисейства. И с радостью отмечал, что нет - он действительно желает ему блага и спасения души. Это естественно - говорил себе Николай Петрович - ведь всякого человека любит Бог. Всякого, и Дмитрия тоже, причем не меньше, чем меня самого. А разве можно ненавидеть того, кого любит Господь?! Любить нужно всех!!! Любить и молиться за тех, с кем сводит тебя жизнь...

Вот за поворотом показались и ворота кладбища. Еще задолго до этого момента над перелесками был виден золотой купол небольшого кладбищенского храма. Сияя на солнце, он, словно огненный ориентир, указывал на цель путешествия.

Вообще, кладбищ в городке было два, но на старом, что на Орловой горе, рядом с вековым храмом Иоанна Предтечи, уже практически не хоронили - только иногда подхоранивали новопреставленных рядом с ранее упокоенными там родственниками. Этому же, Никольскому - по имени храма - было всего лет тридцать. Однако оно уже весьма разрослось и ежегодно продолжало расширять свои печальные владения...

Первым делом Николай Петрович направился в храм. Поздоровался со Светланой Семеновной, рабой Божьей Фотинией, купил три недорогие свечки и направился к стоящему тут же слева большому кануну. Тот с утра был еще пуст, и прихожанин, перекрестившись, зажег первую свечу от мирно мерцающей здесь же лампадки перед большой иконой Николы Угодника, своего небесного покровителя.

Николай Петрович старался всегда покупать в храме свечки, чтобы хоть одну, но поставить. Хотя и понимал, что это не главное. Бог услышит искреннее, идущее от сердца обращение и без этого видимого атрибута. Можно заставить все подсвечники в храме, но если не присоединить к мерцающему огоньку пламя своей молитвы, это так и останется в лучшем случае благотворительным материальным взносом. Иного, в первую очередь, ждет от нас Господь. "Сыне, даждь ми сердце твое..." В тоже время, сгорающий воск церковной свечи помогал зримо сосредоточиться на молитве, был посильной малой жертвой Богу и храму...

Он, не торопясь, помолился. Молился за всех своих усопших родных и близких, поименно перечислив тех из них, чьи имена удалось выяснить. Мужскую линию он знал до четвертого колена, женскую - до третьего. Все же иногда бывает жаль, что в отчестве упоминается только имя отца - что, собственно, и отражено в названии. Мать же остается в тени... Тем не менее, Николай Петрович всегда заканчивал моление о усопших родственниках словами: "и всех моих сродников до седьмого колена, имена коих Ты ведаешь, Господи, я же более не знаю.".

Молился за тех людей, с кем он так или иначе общался за время жизни и о ком точно знал, что они уже отошли в мир иной. Здесь были крестные, учителя со школы, ушедшие друзья, родственники близких людей, те, о ком его просили помолиться другие люди.

Молился за тех, с кем соприкасался мимоходом, часто просто физически не имея возможности запомнить многочисленные имена. Наконец молитва закончилась общепринятым поминовением "и о всех православных, кого некому помянути".

Старик молился и за крещеных, и за некрещеных, и за тех, о крещении которых ему ничего не было известно. Ведь в личной молитве можно поминать даже тех, за кого не молится Церковь и не вынимаются частицы за Литургией.

Небольшая восковая свечка сгорела уже больше чем наполовину, когда Николай Петрович закончил молитву. Выйдя из храма, он неторопливо направился к родным могилкам.

В отличие от кладбища на Орловой горе, Никольское имело достаточно четкую структуру и навигацию. Правильные прямоугольники, разлинованные грунтовыми дорогами, имели свои координаты – А-1, А-2 и т.д., немного напоминая детскую игру в морской бой на листочках в клеточку. И лишь на периферии края секторов несколько размывались, перемежаясь с граничащими с полем перелесками. Все кругом было густо усеяно разнородными крестами и памятниками. Погост появился уже после распада Союза, так что башенок со звездами здесь не встречалось. В основном, память предков увековечивали белыми и черными каменными плитами разных форм, реже – каменными же крестами. Впрочем, на вечный покой уходило не только старшее поколение. Нередко, вычитая из года смерти год рождения, можно было получить и числа значительно меньше сорока, а порой – и меньше четверти века. Господь призывал к себе Своих чад в самых разных возрастах. Руководствуясь лишь одному Ему известными мотивами, но всегда – Николай был в этом абсолютно уверен – во благо душе умирающего.

Пенсионер печально улыбнулся, завидев впереди знакомую заботливо ухоженную могилку с большой куклой и пластиковой пирамидкой среди нежных сиреневых цветочков, и свернул к ней. Две даты на светлой плите с печальным ангелочком отличались лишь на несколько дней. И хотя глаза при виде крошечного холмика невольно увлажнялись, старик знал, что отошедшая душа едва ли нуждается в его молитвах. За считанные дни земной жизни своей доченьки родители успели главное из возможного – дать имя и окрестить свое чадо. Спасибо врачам, которые пустили священника в реанимацию. Теперь девочка пребывала с Богом, и не знало ее сердце никакой печали. Николай постоял у могилки и помолился за родителей девочки, с которыми познакомился здесь же, на кладбище. Попросил для них утешения и крепкой веры, доверия Богу во всем…

Да… Доверять Богу в беде сложно… Легко славить Творца в радости и благоденствии, но несравненно сложнее, почти невозможно делать тоже и в горе. Слова словно наливаются свинцом и застревают тяжелым комом в сжатом спазмом горле.

У верующих есть тонкая немного грустная шутка, которую не всегда понимают люди, далекие от Церкви: «У православных два состояния – слава Богу и слава Богу за всё!». Как трудно смиренно принять от Бога горькую чашу, выпить ее до дна как лекарство и при этом благодарить и славить Творца за Его милость… Ведь всё, что Бог дает, всё к лучшему. ВСЁ!!! Все радости и все печали – всё призвано быть верстовыми столбиками на пути нашего спасения. Даже то, что на наш взгляд кажется бессмысленным… «Мои мысли – не ваши мысли» - говорит Господь в Писании. Бог располагает, а человек принимает. Со смирением и верой.

На столике у двух однотипных могилок неподалеку Николай заметил пачку печенья, конфетки и пакет с соком. Здесь покоились супруги. Как это часто бывает, жена довольно значительно пережила мужа – в данном случае почти на два десятка лет. Он подошел и стал молиться об усопших

- Со святыми упокой, Христе Боже наш, души усопших раб Твоих Сергия и Татианы! Прости им все прегрешения их, вольныя и невольныя, ведением и неведением, мыслью и словом и делом совершенные ими. И даруй им Царствие Небесное! Господи, да будут эти продукты как милостыня, поданная ими через близких их и мною, грешным, с благодарностию принятая! Да вменится это им в доброе дело! И благослови, Господи, людей, принесших их. Аминь.

Пенсионер перекрестился, сел на скамеечку и не спеша съел несколько печенек, запивая их яблочным соком. Он часто поминал так усопших, прямо у их могилок. Делал так, памятуя одну притчу - о луковке, из «Братьев Карамазовых» Достоевского, точнее - первую часть этой притчи. Это была поучительная история о «злющей-презлющей бабе», которая никогда никому добра не делала. И когда она умерла, ангел-хранитель ее горько плакал над незавидной участью несчастной, думая, как же ее спасти. И вспомнил он о малом добром деле бабки – однажды та, копаясь в огороде, выдернула луковку и подала ее нищенке. И эта самая луковка стала тоненькой соломинкой, ухватившись за которую женщина получила шанс на спасение… Живущие могут творить добро от имени усопших. Так пусть же и эти продукты, оставленные родственниками у погоста, сочтутся за подаяние от самих усопших и, Божьей милостью, будут вот таким вот добрым делом. Может быть, эти угощения, через его, Николая, молитву и станут той самой луковкой, которой смогут спастись души их… Дай то Бог! Спаси и помилуй, Господи!

А вот, наконец, и родимые могилки…

- Здравствуйте, мои родные! – Николай с любовью провел рукой по каменным крестам и сел на лавочку - Ну как вы здесь? … Вот и я к вам пришел. Снова.

Покойная кладбищенская тишина отвечала мягким умиротворением сердца. Разросшийся за истекшие годы куст сирени дарил благоуханный аромат своих цветов.

Немного посидев, Николай встал и достал из рюкзака небольшую потрепанную книжечку. На обложке значилось «Акафист за единоумершего». Осенив себя крестом, он стал читать. Кондаки и икосы неспешно сменяли друг друга. «…Единый ведый человеческого естества немощь, прости и рабе Твоей Евдокие многовидныя отпадения от воли Твоея…». Мягкие утешающие слова елеем лились на душу. «Ты единый Избавитель, что мы прибавим к подвигу спасающей любви Твоей, но Симон Киринейский помогал нести Крест Тебе Всесильному, так и ныне благости Твоей угодно спасение близких совершать с участием нашим.».

Окончив чтение акафиста перед могилой матери, Николай начал читать его за упокой бабушки. «…Иисусе, союз любви положивший между мертвыми и живыми. Иисусе, да послужат подвиги любящих во спасение рабе Твоей Анне. Иисусе, услышь ее вопль сердечный, возносимый нашими устами...». Чудодейственные строки ублажали душу тихой надеждой веры и радости. «…душа возвращается в отечество свое, где светлое солнце, правда Божия просвещает поющих: Аллилуйя».

Вновь присев на скамейку, пенсионер извлек захваченные из дома продукты и помянул близких, запивая нехитрую снедь домашним хлебным квасом.

- Покойтесь с Богом, дорогие мои – прощаясь, он еще раз с любовью провел по надгробию бабушки и на несколько секунд прислонился лбом к кресту матери.

Однако на этом посещение кладбища не закончилось, и наш герой отправился дальше, в глубь маленького печального царства. Петляя между могил, он то и дело останавливался, вчитывался в имена усопших, молился за них. Время от времени съедал взятые со столиков конфетку или пряник и снова молился.

Наконец, он остановился у старой заброшенной могилы. Православный восьмиконечный крест был сколочен из простого необработанного обрезного бруса. Почерневшее дерево сгнило у основания, и упавший крест лежал рядом с просевшим холмиком. На табличке Николай с трудом разобрал имя Вера, через обычный трафарет нанесенное когда-то синей краской на грубый прямоугольник куска оцинкованной жести. Так хоронили подопечных местного дома престарелых.

- Верочка… Здравствуй, моя хорошая… Видишь, как оно получилось. Ни при жизни, на закате, никому ты не нужна была, ни после смерти… Никто к твоей могилке не ходит, никто не ухаживает. Ни мрамора, ни цветочков… Памяти о тебе нет, вот и памятника никто не поставил… Ну ничего! Главное, что Бог о тебе помнит. Знает тебя, помнит о тебе и любит тебя. А могилку твою мы сейчас поправим, милая. Ты не переживай.

Николай снял с плеч рюкзак и достал старую армейскую саперную лопатку, оставшуюся еще от отца. Развязав видавший виды выцветший брезентовый мешочек, из которого торчало красное древко, он извлек инвентарь, прошептал «Господи, благослови!», перекрестился и стал осторожно выкапывать обломанное основание креста.

- Все будет хорошо, Верочка! Сейчас все поправим, и будешь ты смотреть на крест Господень, который у ножек твоих вкопан. Смотреть и надеяться, и верить в Него. В то, что спасет Он тебя, грешную. У тебя ж и имя-то какое – Вера! Веруй, Верочка, уповай на Господа нашего!... Ты ж там и молиться-то поди не можешь? Если можешь, то молись, милая, молись. А не можешь… ну что ж… хоть я за тебя сейчас помолюсь… Господи, приими в Царствие Твое дочь Твою, рабу Твою Веру! Прости ей Господи, все пригрешения ее, вольные и невольные. Если не верила она, прости ей, Господи! И хоть нет оправдания за грех, но не спрашивай с нее строго, пожалуйста, – она ведь так мало знала о Тебе и о Законе Твоем, Господи! Спаси ее, Господи! Спаси Веру!...

По щекам текли слезы. Они легко и просто рождались на его лице, подчиняясь каким-то неведомым ему законам. То, бывает, долго-долго молишься – и Правило, и каноны, и своими словами – и ни слезинки. А то, вот как сейчас, душа за минуту приходит в волнение и рождает молитву слезную, идущую из самых глубин сердца.

Николай укрепил основание в ямке несколькими камнями, закопал ее и осторожно утрамбовал землю. Заново установленный крест получился довольно низким, и нижняя косая перекладина его упиралась в землю. Сколько-то еще простоит… Он перекрестился, поклонился кресту и, погладив травку на почти не выступающем холмике, попрощался с покойной

- Я пойду, Верочка! Все будет хорошо! Ты, главное, не отчаивайся – верь и уповай! Верь, милая… Да помилует тебя Господь!..

Николай Петрович не считал, сколько могилок он вот так вот поправил, время от времени обходя то один, то другой уголок городского погоста. Но было их за минувшие годы, очевидно, немало.

Проходя мимо одной из свалок, местами разбросанных по территории кладбища, среди высохшей сухой травы, старых венков и пластиковых бутылок Николай Петрович заметил выброшенный деревянный крест без фотографии и таблички. Только маленький овал с ликом Спасителя лучезарно светлел на лакированном дереве. Видимо, родственники усопшего недавно поставили ему каменный памятник, а еще довольно добротный крест, за ненадобностью, выбросили. Старик подошел ближе и несколько секунд с грустью смотрел на лежащее в мусоре распятие.

- Господи, прости нас грешных!..

Он перекрестился, осторожно поднял его и прислонил к растущей рядом березе, расположив между разветвлением ствола, чтобы тот не падал. После чего снова углубился в ряды могил.

Вторую за день заброшенную могилу он искал уже целенаправленно и нашел довольно быстро. Такой же сгнивший грубый крест, такая же жестяная табличка с надписью по трафарету все той же синей краской. На табличке значилось «неизвестный».

Николай Петрович не любил слово бомж. Сухая аббревиатура словно жестокий ярлык отделяла несчастного от всех остальных людей, считающих себя нормальными и благополучными. Ставшие ругательством, эти четыре буквы произносилось в обществе с брезгливостью, неприязнью и презрением. В тоже время слово бездомный вызывало в душе жалость и милосердие. Оно пахло страданием и незащищенностью, какой-то неприкаянностью и сиротливостью одинокого несчастья. Вместе с тем, Николаю Петровичу внутренне чувствовалось в именовании «бездомный» что-то родное – наверное, оттого, что в корне было слово «дом».

- Вот... А от тебя даже имени на земле не осталось... Горемышный... Намаялся небось, в этой жизни-то. А там каково оно тебе - тож неизвестно... Принял тебя Господь или не принял...

Старик также, как и в первый раз, выкопал сгнившее основание, но вновь устанавливать ветхое надгробие на этот раз не стал. Вместо этого он, перекрестившись, стал осторожно разбирать старый крест.

- Ты уж не серчай, родимый, что крестик твой обратно не ставлю. Уж поди сроднился с ним за эти годы. Но, я думаю, новый-то всё ж получше будет. И простоит дольше. Сейчас сделаем всё, не тревожься - без креста не останешься.

Гвозди легко вынимались из рыхлой древесины, и уже через пару минут на траве были аккуратно сложены четыре полусгнивших бруса.

Николай Петрович вернулся к раздвоенной березе. Он перекрестился и упал перед недавно прислоненным им крестом на колени, склонившись в земном поклоне.

- Прости мне дерзновение мое, Господи! Из добрых чувств и намерений совершаю это во славу Твою и во славу Честнаго Животворящего Креста Твоего! Дабы не был он в поругании, но был воздвигнут над землею как символ спасения нашего!...

Николай не чурался и не боялся высоких фраз. Если речь идет от сердца, то нет в ней фальши, и она будет угодна Богу. Чистые, дышащие незапятнанной святостью церковно-славянские слова были родны и дороги. Они сливались с привычной современной речью и совершенно естественно слетали с сухих губ.

Он поднялся. В голове вдруг зашумело, а земля вокруг закружилась, так что Николай чуть не упал. Восстановив равновесие, он благоговейно взял крест и, осторожно положив его на плечо, медленно пошел к могиле неизвестного. Крест отнюдь не был очень тяжелым, однако дыхание Николая участилось, на лбу выступил пот. Слева, в груди резко закололо.

- Господи!... Прости, Господи... Помоги, Господи!... Укрепи... Да... Дай сил, Господи!.. - стало как будто чуть-чуть легче, но земля все также слегка плыла под ногами.

«Вот, почти как Христос, только венца тернового не хватает!..» - явилась откуда-то мысль, но старик помотал головой, решительно отгоняя льстивое сравнение. Вдохнув поглубже, он обратился в молитву:

- Да воскреснет Бог и расточатся врази Его...

Голос звучал еле слышно, и окажись кто рядом на безлюдном в этот час кладбище, он вряд ли смог бы разобрать слова. Но глаза над приоткрытым ртом были совершенно ясны. Старик шел с крестом на плече. Согбенный и немощный, он выглядел сейчас особенно старым.

- ...радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень... - внутренний голос был тверд и четок, в то время как губы едва шевелились. Ноша отдавалась болью не только в плече, но и в спине, шее и руках.

За время пути он успел прочитать текст почти трижды. Прейдя на место, упер крест основанием в землю и, опершись на него, закончил молитву и отдышался.

- Ну, вот и я... Вот и я, брат, пришел... Крест вот тебе принес. Новый, как обещал. Сейчас мы его вкопаем, и будешь ты на него смотреть, с надеждой и упованием... Ты не печалься - Господь ведь всех любит. И нас с тобой Он любит не меньше, чем батюшек или монахов афонских...

Правой рукой старик поддерживал уже укрепленный камнями крест, а левой подгребал в ямку землю.

- Все мы Его детки. Плохие ли, хорошие - все Его... И Он хочет спасения нашего. Каждого, каждого спасти хочет. Прямо бежит навстречу, если мы только шажочек маленький к Нему сделаем... Ты ведь, как бы ни жил на свете, все равно ж ведь что-то доброе делал. Ведь делал же?! Ведь не мог же ничего хорошего не сделать за целую жизнь-то?!!...

Господи, призри на раба Твоего, здесь лежащего, имя которого Ты, Господи, знаешь! Протяни ему руку Свою, Господи! Ради добра, даже маленького, которое сотворил он в жизни, помилуй его, Господи!!!... А если праведен он был - я ж не знаю про него ничего - то молитвами его помилуй и меня, грешнаго, Господи!... Помилуй нас! Спаси нас обоих, Господи!!! Спаси нас и помилуй!!!

Старик не знал и даже не задумывался - вслух ли он говорит, в уме ли, шепчет или кричит. В голове шумело, тело пульсировало отчаянной болью. Он обхватил крест обеими руками и снизу вверх благоговейно взирал на лик Христа. По перепачканному лицу светлыми блестящими дорожками одна за другой катились слезы.

- Господи! Много нас на земле сотворил Ты. Помоги нам!.. Кто сейчас живет - идти путями Твоими, творить волю Твою. А кто отошел - помилуй их всех, Господи! Спаси нас всех!!!

Голова кружилась, ко всему добавилась острая боль в затылке. Внезапно Николай Петрович понял, что ему не просто плохо. Он вдруг ясно осознал, что сейчас может закончиться его земной путь, и Бог заберет его к себе. Он вымученно улыбнулся.

- Господи!.. Неужто и я дождался. Господи... Неужто и я... скоро приду к Тебе, Господи... Ты разреши мне посмотреть на Тебя, чтобы почувствовать себя с Тобою рядом, почувствовать... любовь Твою, сколько смогу вместить... Хоть ненадолго... Пожалуйста, Господи... позволь... хоть немножко... А там - как Ты решишь... Да будет милость твоя больше мерзости моей и гордыни моей, Господи... Помилуй, Господи!... Помилуй меня и брата моего, на могиле которого я сейчас... здесь... Помилуй нас, Господи!!! Со святыми упокой...

Сердце словно пронзило мечом, в глазах потемнело и Николай упал навзничь. Еще на секунду он вновь увидел голубое с белоснежными облаками небо. Левая рука судорожно сжала в пальцах горсть земли пополам со свежей и прошлогодней травой. Правая почти неосознанно сложила три перста, чтобы перекреститься.

- В руце Твои...

Это были последние земные слова раба Божьего Николая.

Через минуту белая бабочка села на грубые мозолистые персты его десницы.